Владимир Ост - Сергей Нагаев

– Да, классная тачка… – сказал он. – Пару месяцев назад у фирмы дела поперли в гору – будь здоровчик. Вот шеф на радостях и купил. А я, блин, ее мою, ха-ха-ха.

– А почему не водитель? Ты же, вроде, – охрана.

– Водилы у Букера нет, он сам на тачке разъезжает. А нам приказал держать ее в чистоте. Однажды сменщик мой, Смирнов, не помыл, так чуть с работы не вылетел, а Букер – зануда! – потом еще неделю его пилил. Ладно, пойду за водой, лучше сейчас помыть, а то после обеда совсем лень будет.

Хлобыстин нехотя поднялся по ступеням, открыл дверь своим ключом и скрылся за ней. Владимир остался докуривать.

Вокруг сияла молодая листва, по тротуарам шли улыбающиеся люди, а над городом пропадало, оставаясь на месте, таяло, не тая, неизъяснимо нежное синее небо.

Час назад, когда Осташев шел наниматься в агентство, он с удовольствием глядел по сторонам и от души радовался весеннему дню. Однако после разговора с охранником настроение его вдруг изменилось. Владимир стоял нахмурившись. В душу его закрались сомнения, и даже терзания, которые были связаны, пожалуй, не столько с характером предстоящей работы, сколько с определенными сопутствующими обстоятельствами.

Дело в том, что Осташов вдруг ощутил себя таким же, как и Хлобыстин, – не то охранником, не то шофером. Обычным шофером (то есть, как считал Владимир, почти холуем) при самодуре начальнике. «Вот прикажет мне этот Букер помыть его машину, и что? – подумал он. – Если не помою, он просто выгонит меня к такой-то матери. Значит, придется мыть?!»

Осташов сжал губы. Чем больше он размышлял о своем положении, тем меньше оно ему нравилось. Будто не он некоторое время назад был безмерно воодушевлен тем, что получил здесь работу. «Я даже ниже по реальному положению, чем этот Гриша, – размышлял Владимир. – Он-то, хоть и подчиняется директору, как положено, но, сразу видно, не особо перед ним дрожит. Первый раз со мной разговаривает, а уже и занудой его спокойно называет, и вообще ведет себя, как раздолбай. А все потому, что охранники и шоферы нужны всегда и везде. Не сработается с Букоревым – плюнет и пойдет на другую работу. А я куда денусь? Опять таскаться по пустопорожним собеседованиям? «Спасибо, что зашли, заполните, пожалуйста, анкету и перезвоните через пару недель».

Осташов вспомнил, как он шел сюда, к фирме. Как, поравнявшись с магазином, который назывался «Как в Париже», на минуту задержался. В зеркальной витрине висел обыкновенный синенький пиджак (почему-то с желтыми пуговицами), ровно ничем не отличающийся от тех, что можно было приобрести на вещевом рынке долларов за десять-пятнадцать. Табличка внизу витрины гласила: «Эксклюзивные скидки», и там же, рядом с крест-накрест перечеркнутой цифрой «3500», стояла другая: «1500».

– Цены – в долларах, молодой человек!

Эту фразу процедила девушка – судя по униформе, продавщица, – которая стояла, опершись плечом о косяк магазинной двери. Он и сам догадался, что цена выражалась в долларах. К середине девяностых прошлого столетия всю денежную корзину страны занимали именно они – крепенькие, как молодые маслята, доллары США. Гораздо меньше места в этой корзине оставалось подберезовикам немецких марок, а благородные белые грибы английских фунтов (как, впрочем, и остальные дары чужеземных финансовых лесов) были в российском лукошке и вовсе редкостью. Что же касается рублей, то к ним население относилось с пренебрежением, словно к рыхлым, дырявым сыроежкам.

Сообщив сквозь зубы о долларовых ценах на витрине, неприветливая продавщица отмерила Владимиру первосортно презрительный взгляд: дескать, как в Париже – это тебе, дружок, не как в Москве. Мол, продаваемая тут одежда не для бедных и поэтому бедным незачем торчать перед витриной и уж тем более заходить внутрь. В общем, ему культурно нахамили. Он смолчал и отправился дальше.

Затем на его пути попалась забегаловка под названием «Рюмочная», у входа в которую терлось пьяное отребье. «Дай сюда! – кипятился один из пропойц, вырывая бутылку вина у приятеля. – Все вы зайцы косые, а я, когда еще работал, вот этими пальцами микроны на токарном станке ловил. На мне весь завод держался!» Ловец микронов наклонил бутылку над тремя протянутыми к нему пластмассовыми стаканчиками, но плеснул мимо. Не успела бурая струя достичь земли, как один из «зайцев косых» выхватил инициативу (в виде бутылки) из неверной руки бывшего токаря, а двое других одновременно и, надо сказать, с микронной точностью попали кулаками в мелкие, заплывшие глазки неудачливого виночерпия.

После «Рюмочной» Осташов миновал помпезный, весь из черного мрамора и позолоты подъезд банка «Дворянинъ». При этом он посторонился и дал дорогу вальяжно вышедшему из подъезда коротко стриженому мужчине, чье уголовное прошлое, настоящее и будущее не вызывали никаких сомнений. Мужчина провел рукой по ежику своей головы (на тыльной стороне его ладони красовалась татуировка в виде схематично нарисованного солнца, которое наполовину высунулось из-за линии горизонта, а на среднем пальце – золотой перстень с крупным черным камнем) и направил стопы к сияющему БМВ.

При воспоминании об этой иномарке, Владимир почувствовал себя совсем неуютно. Он посмотрел на припаркованный рядом с крыльцом агентства недвижимости «Опель». Будет ли у него, у Владимира, когда-нибудь такая же машина? «Черт его знает, – мысленно ответил он сам себе, – вряд ли». А между тем, в своих силах и способностях он не сомневался ни секунды. Осташов был убежден, например, что, несмотря на отсутствие опыта, он сможет маклерствовать ничуть не хуже, чем тот же сноб Варламов, пренебрежительно объяснявший ему, как пользоваться компьютерной программой. Он сможет устраивать сделки ничуть не хуже, чем какая-нибудь Ия, или кто бы то ни было еще. Но даже при самых блистательных успехах он будет всего лишь мелкий маклеришко, каких тысячи и тысячи, и он будет получать только крохи со стола фирмы.

«15» – эта цифра крепко засела в голове Владимира. Как объяснил ему начальник отдела Мухин, именно столько процентов приносимой им прибыли Осташов будет получать в качестве зарплаты. И ни копейки больше.

Поначалу это показалось Владимиру достаточно справедливым (многие риэлтерские фирмы предлагали работать лишь за десять процентов). Но теперь, когда он полностью отошел от нервного напряжения, испытанного во время беседы с Букоревым (и особенно, когда охранник рассказал о ситуации с мойкой «Опеля»), Осташову стало неприятно осознавать, что основная часть тех денег, которые он будет зарабатывать, пойдет прямиком в карман гендиректора.

«Ну, кто такой этот Букорев?! – размышлял Владимир. – Что он полезного сделал, чем он хорош, что у него фирма, что он ездит на вот этом новом „Опеле“, а я пришел сюда, чтобы он милостиво взял меня на работу? Я теперь, видите ли, должен быть счастлив! Должен прыгать от радости только потому, что он меня нанял! А почему я вообще должен просить таких, как он, чтобы на них же и работать? Ну, чем я хуже? Почему я должен умолять какого-то барана, чтобы он разрешил мне увеличивать его богатство? Ну почему мне – пятнадцать процентов, а ему – восемьдесят пять?! Ну понятно, у него расходы, аренда, налоги, но все равно львиная-то доля прибыли будет – его, а моя – заячья».

– Чего, бубеныть, нос повесил? – неожиданно спросил Хлобыстин, проходя мимо Владимира с ведром, полным воды (Осташов был настолько погружен в раздумья, что не заметил, как тот появился на крыльце).

– Я? Да так… Задумался.

Григорий поставил ведро с качающимися в нем солнечными зайчиками около «Опеля», поднял валявшийся рядом красный кирпич, вернулся на крыльцо, и со словами: «Кондиционер по-русски» замахнулся, делая вид, будто собирается швырнуть им в окно. Хохотнув, он открыл дверь настежь и подпер ее кирпичом.

– Надо пустить воздух – дышать нечем, – сказал Хлобыстин, отряхивая ладони. – Фу, духота!.. Значит, задумался, говоришь? Ну и до чего додумался?

Этот простенький вопрос поставил Владимира в тупик, а также напомнил ему о том, что пока, собственно, ему нечего делить с директором фирмы.

Тем временем к собеседникам, стоящим под жестяным козырьком крыльца, стал приближаться еще один человек, тоже находившийся под навесом, но передвижным. Это был полугодовалый малыш, которого, как кенгуренка, несла в специальном рюкзаке на животе молодая мама фундаментальной наружности. Крышей для младенца служила выдающаяся (далеко вперед выдающаяся) грудь родительницы. Дите глядело на мир широко распахнутыми глазками и пускало слюни.

– О, какой богатырь к нам пожаловал, – сказал Хлобыстин, когда женщина с ребенком подошла поближе. – А какие пузыри красивые пускает.

– Да, у нас зубки режутся, – нежным голосом ответила женщина. – Скажите, агентство недвижимости – это здесь?